Мы придерживаемся концепции, что эстетическая ценность индивидуальна, а фундаментальная задача эстетической хирургии заключается в оптимизации врожденных параметров внешности посредством нивелирования дискретных эстетических недостатков и акцентирования доминирующих позитивных характеристик, а не в тотальном редизайне антропометрического облика пациента. Вследствие этого, каузальная связь между проведением процедуры эстетической коррекции и необходимостью замены фотодокументации в удостоверении личности представляется маловероятной.
Категориально иная парадигма характерна для хирургии реконструктивной. Речь идет о вмешательствах, выполняемых, в частности, в рамках комбустиологии, онкохирургии или постреанимационной реабилитации после политравмы, где комплекс пластических и реконструктивных операций может индуцировать столь значительную трансформацию фенотипических признаков, что вопрос о легитимизации нового антропометрического статуса через переоформление паспорта становится релевантным. Важно отметить, что хирургическая бригада не уполномочена давать официальные рекомендации касательно смены документов — это находится в исключительной юрисдикции миграционных и регистрационных органов. В нашей клинической практике документально подтвержденные случаи такой необходимости не встречались.
Каков же нозологический профиль состояний, после коррекции которых может возникнуть потребность в изменении паспортных данных? Мы полагаем, что это, в первую очередь, масштабные реконструктивные операции на лицевом отделе черепа, а не эстетические процедуры. В современной практике это, как правило, последствия радикальных операций по поводу злокачественных новообразований челюстно-лицевой области, дефекты, возникшие вследствие боевых травм, а в условиях мирного времени — последствия нападений животных (например, дог-атаки). В несколько меньшей степени — последствия глубоких термических или химических ожогов, требующих сложного этапного восстановления покровных тканей. Именно в этих клинических ситуациях морфология лица может претерпевать кардинальные изменения.
Необходимо подчеркнуть, что объективных, верифицируемых критериев «красоты» или «узнаваемости» не существует. Данные категории являются высоко субъективными и социально детерминированными. Для одного индивида коррекция век (блефаропластика), обеспечивающая более открытый взгляд, будет восприниматься как трансформация высокой степени значимости, в то время как другой наблюдатель может не отметить никаких существенных изменений. Таким образом, проведение четкой демаркационной линии между «узнаваемостью» и «неузнаваемостью» лица не представляется возможным ввиду отсутствия валидных диагностических алгоритмов.
Недавний визит в Шанхай (КНР) позволил пронаблюдать интересный культурный феномен. Несмотря на распространенное в профессиональном сообществе мнение о популярности эстетических операций в данном мегаполисе, визуальный скрининг не выявил статистически значимого количества явных следов хирургических вмешательств. Вопрос об отношении к пластической хирургии в китайском социуме остается открытым. Однако, учитывая, что носогубная зона и периорбитальная область являются ключевыми для фенотипической идентификации, даже минимальные инвазивные манипуляции (например, кантопексия) способны значительно изменить восприятие лица. Потенциально, вопросы на границе юридических и медицинских норм могли возникать в условиях более жесткого социального контроля и стандартизации внешности в отдельных регионах. На территории Российской Федерации подобные прецеденты нам не известны.
Теперь коснемся применения ботулотоксина. Необходимо дистанцироваться от распространенного заблуждения: инъекции в область губ с целью увеличения объема (эффект «губы бантиком») не являются стандартной практикой в evidence-based plastic surgery, за исключением случаев коррекции последствий параличей лицевого нерва или иных спастических состояний, что относится уже к компетенции неврологии и реконструктивной хирургии. Применение ботулинического токсина типа А является прерогативой терапевтической косметологии и неврологии. Его использование клинически оправдано для лечения хронической мигрени, спастической кривошеи (где он, опосредованно, улучшая функцию, вторично влияет и на эстетику), бруксизма и гипертрофии masseter-мышц, что является предметом интереса скорее ортодонтии и гнатологии, поскольку направлено на сохранение окклюзии и предотвращение патологической стираемости зубов.
В контексте же функциональной пластической хирургии мы оказываем прямое воздействие на физиологию. Яркий пример — септопластика и ринопластика, в ходе которых корректируются посттравматические деформации или врожденные аномалии строения носа, что приводит к восстановлению нормального носового дыхания. Пластические хирурги также проводят операции на структурах носовых раковин с целью улучшения дыхательной функции, что напрямую повышает качество жизни пациентов.
Еще один пример — мастопексия с редукцией при гигантомастии. Данная патология является не только эстетической проблемой, но и доказанным фактором риска развития онкологических процессов в молочной железе из-за хронической мастalgia и мастопатии. Хирургическая редукция объема железистой и фиброзной ткани является действенной мерой по снижению данного риска.
Аналогично, блефаропластика, хотя часто воспринимается как эстетическая процедура, входит в арсенал офтальмохирургии. В случаях, когда избыток кожи верхнего века (блефарохалазис) приводит к механическому сужению полей зрения (птозу), ее удаление является функционально необходимой операцией, направленной на восстановление зрительной функции.
Источник: Иван Андреевич Черепанин, ассистент кафедры хирургии Института биомедицины (МБФ) Пироговского Университета Минздрава России
Фото: Изображение от freepik
